Переправа через Каму
Дорога, соединяющая Казань с южноуральскими степями, где кочевали тюркоязычные народы империи великого Чингисхана, существовала, видимо, с момента основания города. Эту дорогу обычно называют Ногайской, поскольку она связывала Казанское царство, сначала независимое, а потом в составе Московского государства с Ногайской ордой. Эта Ногайская дорога была не одна. Так называли дороги из разных городов, идущие к городу Сарайчику, столице Ногайской орды. Через этот древний город, основанный ещё в XIII веке, лежал главный торговый путь из Восточной Европы в Китай.
В монгольские времена Ногайская дорога связывала Казань с административным центром империи. Образовавшееся при расколе Золотой Орды Казанское ханство сохранило политическую и экономическую связь с ногайцами, и дорога оставалась главной артерией этой связи. Казанцы покупали у кочевников прежде всего скот, особенно много лошадей. Исследователи называют цифру в 20 тысяч лошадей ежегодно. Ассортимент товаров из Казани был более разнообразным: продукты земледелия, рыба, меха, глиняная посуда, кожаные и ювелирные изделия и др. После завоевания Казани русскими торговое значение этой дороги только усилилось; Московское государство также активно обменивалось товарами как со степными народами, так и с восточными государствами.
Ногайская дорога в Казанском крае, сохраняя направление, конечно, довольно часто меняла свою трассу. Одно оставалось неизменным – дорога в обязательном порядке пересекала полноводную реку Каму. По-видимому, самой древней из таких переправ являлась переправа вблизи современного села Шуран. Думается, что совершенно неслучайно именно здесь возник древнебулгарский город Кашан. Он явно контролировал путь из степи в лесные дебри правобережья Камы, где укрылись остатки населения разгромленного монголами Великого Булгара. И многочисленные шурановские разбойники в местных лесах водились неслучайно; было чем поживиться на оживленной торговой дороге.
Фрагмент карты 1793 года [1]
Переправа активно использовалась вплоть до XX века. На карте Лаишевского уезда 1793 года [1] хорошо видно, что из Казани тогда выходило две дороги, сливающиеся воедино где-то в районе села Именьково. Одна дорога – Оренбургский почтовый тракт, проходила через Столбище, Нармонку и Лаишево, другая – Бугульминская, шла через Сокуры, Каип, Егорьевское, Смолдеярово и Чирпы (современная трасса Казань-Оренбург Р239 повторяет в основном вторую дорогу). Около Шурана дорога пересекала Каму, после переправы разветвлялась, одно ответвление шло на Мурзиху, далее в село Алексеевское, Чистополь, Бугульму, другое – на село Балахчино. То есть шуранская переправа связывала Казань не только с Оренбургской губернией, но и с закамскими районами Казанской губернии, где многие казанские помещики имели свои поместья.
Перевоз через реку, тем более такую большую, как Кама, всегда сопряжен с определенной опасностью. Одну из таких опасных ситуаций красочно описал С.Т. Аксаков в своих воспоминаниях о годах учебы в Казани [2] :
«Летнюю вакацию я прожил в деревне так же приятно, как и прошлого года, но на возвратном пути случилось со мной происшествие, которое произвело на меня сильное впечатление и следы которого не изгладились до сих пор; я стал гораздо более бояться и теперь боюсь переправляться через большие реки. Вот как случилось это происшествие: мы приехали в полдень на летний перевоз через Каму, против села Шурана. На берегу дожидались переправы три крестьянских телеги с поклажей и возчиками и десятка полтора баб с кузовами ягод; бабы возвращались домой пешком на противоположный берег Камы. Перевозчиков на перевозе не было: куда разбрелись они, не знаю. Потолковав несколько времени, крестьяне и мои люди решились сами переправиться через реку, потому что один из крестьян вызвался править кормовым веслом, уверив, что он несколько лет был перевозчиком. Итак, выбрали лучший дощаник, поставили три крестьянские телеги с лошадьми, мою кибитку и всех трех наших лошадей; разумеется, взяли и всех баб с ягодами; мнимый перевозчик стал на корме, двое крестьян, мой кучер и лакей Иван Борисов (молодец и силач, один стоивший десятерых) сели в весла, и мы отчалили от пристани. Между тем черная туча взмывала на западе и мало-помалу охватывала край горизонта; ее нельзя было не приметить, но все думали: авось пройдет стороной или авось успеем переехать. Пристань находилась против самого Шурана, и для того, чтоб не быть снесенным быстротою течения сердитой Камы и чтобы угодить прямо на перевоз, надобно было подняться вверх по реке, на шестах, с лишком версту. Это производилось очень медленно, а гроза быстро начала приближаться. Чтобы ускорить переезд, поднялись вверх только с полверсты, опять сели в весла и, перекрестившись, пустились на перебой поперек реки; но лишь только мы добрались до середины, как туча с неимоверной скоростью обхватила весь горизонт, почерневшее небо еще чернее отразилось в воде, стало темно, и страшная гроза разразилась молнией, громом и внезапной неистовой бурей. Кормщик наш в испуге бросил кормовое весло и признался, что он совсем не перевозчик и править не умеет; вихрь завертел наш паром, как щепку, и понес вниз по течению; бабы подняли пронзительный вой — и ужас овладел всеми. Я так испугался, что не мог промолвить ни одного слова и дрожал всем телом. Вихрем и быстротой течения снесло наш дощаник несколько верст вниз по реке и, наконец, бросило на песчаную отмель, по счастию, саженях в пятидесяти от противоположного берега. Иван Борисов спрыгнул в воду, она была ему по пояс; он дошел бродом до берега, глубина воды нигде не доставала выше груди. Он воротился тем же путем на паром, стащил с него одну из наших лошадей посмирнее, посадил меня верхом, велел крепко держаться за гриву и за шею лошади и повел ее в поводу; Евсеич шел подле и поддерживал меня обеими руками. Мутные и огромные волны хлестали через нас и окачивали с головой; по несчастью, Борисов, идя впереди, сбился с того броду, по которому прошел два раза, и попал на более глубокое место; вдруг он нырнул в воду, лошадь моя поплыла, и Евсеич отстал от меня; тут-то я почувствовал такой страх близкой смерти, которого я не забыл до сих пор; каждую минуту я готов был лишиться чувств и едва не захлебнулся; по счастью, глубина продолжалась не более двух или трех сажен. Борисов плавал мастерски, лошадь моя от него не отставала, и, не выпуская повода из рук, он скоро выплыл на мелкое место и благополучно вывел на берег моего коня, но Евсеич, не умевший хорошо плавать, едва не утонул и насилу выбился на берег. Меня, мокрого до последней нитки, сняли с лошади почти без памяти; пальцы мои закоченели, замерли в гриве моего коня, но я скоро опомнился и. невыразимо обрадовался своему спасенью. Евсеич остался со мной, а Борисов пустился опять к дощанику, с которого бабы с криками и воплями, не расставаясь с кузовьями ягод, побросались в воду; мужики постолкали своих лошадей и телеги, и все кое-как, по отмели, удачно отыскав брод помельче, добирались до берега. Дощаник, облегченный от большей части груза, поднялся, и его начало тащить водою вниз по течению. Вот тут-то пригодилась сила Ивана Борисова: он удерживал дощаник до тех пор, покуда наш кучер столкнул на отмель лошадей и нашу повозку; Борисов перестал держать паром, и его сейчас унесло вниз по реке. Стоя в воде по пояс, заложили лошадей, и повозка моя, подмочив все в ней находившееся, выехала на берег. Мы сели, мокрые и озябшие, и поскакали в Шуран; там обогрелись, обсушились, напились горячего чаю, и холодная ванна не имела для нас никаких дурных физических последствий. Но зато напугалась моя душа, и я во всю мою жизнь не мог и не могу смотреть равнодушно на большую реку даже в тихое время, , а во время бури чувствую невольный ужас, которого не в силах преодолеть.»
Зимой путь через Каму был попроще, но не дай Бог было оказаться там во время метели. Но самая большая опасность подстерегала путешественников в период межсезонья, осенью и весной, когда лед на реке еще не был достаточно крепким или начинал истончаться. В такую пору переправляться через Каму рисковали только в случае крайней необходимости. В тех же воспоминаниях Аксакова можно прочитать историю, в которой так рисковать собой заставила материнская любовь. Учась в Казани, маленький Сергей заболел, и его дядька отправил весточку об этом в деревню матушке Марии Николаевне.
«Письмо шло довольно долго и пришло в деревню во время совершенной распутицы, о которой около Москвы не могут иметь и понятия; дорога прорывалась на каждом шагу, и во всяком долочке была зажора, то есть снег, насыщенный водою; ехать было почти невозможно. Но мать мою ничто удержать не могло; она выехала тот же день в Казань с своей Парашей и молодым мужем ее Федором; ехала день и ночь на переменных крестьянских, неподкованных лошадях, в простых крестьянских санях в одну лошадь; всех саней было четверо: в трех сидело по одному человеку без всякой поклажи, которая вся помещалась на четвертых санях. Только таким образом была какая-нибудь возможность подвигаться шаг за шагом вперед, и то пользуясь морозными утренниками, которые на этот раз продолжались, по счастию, до половины апреля. В десять дней дотащилась моя мать до большого села Мурзихи на берегу Камы; здесь вышла уже большая почтовая дорога, крепче уезженная, и потому ехать по ней представлялось более возможности, но зато из Мурзихи надобно было переехать через Каму, чтоб попасть в село Шуран, находящееся, кажется, в восьмидесяти верстах от Казани. Кама еще не прошла, но надулась и посинела; накануне перенесли через нее на руках почту, но в ночь пошел дождь, и никто не соглашался переправить мою мать и ее спутников на другую сторону. Мать моя принуждена была ночевать в Мурзихе; боясь каждой минуты промедления, она сама ходила из дома в дом по деревне и умоляла добрых людей помочь ей, рассказывала свое горе и предлагала в вознаграждение все, что имела. Нашлись добрые и смелые люди, понимавшие материнское сердце, которые обещали ей, что если дождь в ночь уймется и к утру хоть крошечку подмерзнет, то они берутся благополучно доставить ее на ту сторону и возьмут то, что она пожалует им за труды. До самой зари молилась мать моя, стоя в углу на коленях перед образом той избы, где провела ночь. Теплая материнская молитва была услышана: ветер разогнал облака, и к утру мороз высушил дорогу и тонким ледочком затянул лужи. На заре шестеро молодцов, рыбаков по промыслу, выросших на Каме и привыкших обходиться с нею во всяких ее видах, каждый с шестом или багром, привязав за спины нетяжелую поклажу, перекрестясь на церковный крест, взяли под руки обеих женщин, обутых в мужские сапоги, дали шест Федору, поручив ему тащить чуман , то есть широкий лубок, загнутый спереди кверху и привязанный на веревке, взятый на тот случай, что неравно барыня устанет, — и отправились в путь, пустив вперед самого расторопного из своих товарищей для ощупывания дороги. Дорога лежала вкось, и надобно было пройти около трех верст. Переход через огромную реку в такое время так страшен, что только привычный человек может совершить его, не теряя бодрости и присутствия духа. Федор и Параша просто ревели, прощались с белым светом и со всеми родными, и в иных местах надобно было силою заставлять их идти вперед; но мать моя с каждым шагом становилась бодрее и даже веселее. Провожатые поглядывали на нее и приветливо потряхивали головами. Надобно было обходить полыньи, перебираться по сложенным вместе шестам через трещины; мать моя нигде не хотела сесть на чуман, и только тогда, когда дорога, подошед к противоположной стороне, пошла возле самого берега по мелкому месту, когда вся опасность миновалась, она почувствовала слабость; сейчас постлали на чуман меховое одеяло, положили подушки, мать легла на него, как на постель, и почти лишилась чувств: в таком положении дотащили ее до ямского двора в Шуране. Мать моя дала сто рублей своим провожатым, то есть половину своих наличных денег, но честные люди не захотели ими воспользоваться; они взяли по синенькой на брата (по пяти рублей ассигнациями). С изумлением слушая изъявление горячей благодарности и благословения моей матери, они сказали ей на прощанье: «Дай вам бог благополучно доехать» — и немедленно отправились домой, потому что мешкать было некогда: река прошла на другой день. Все это подробно рассказала мне Параша. Из Шурана в двое суток мать моя доехала до Казани, остановилась где-то на постоялом дворе и через полчаса уже была в гимназии.»
Фрагмент карты 1954 года [3]
Переправа вблизи Шурана существовала до постройки Куйбышевского водохранилища. На карте 1954 года [3] видно, что дорога из Казани до Шурана проходит по старому Оренбургскому почтовому тракту, через Столбище, Нармонку и Лаишево. Второй из описанных выше дорог на карте 1954 года нет. Старая дорога сохранилась и на другом берегу Камы.
После заполнения водохранилища Кама разлилась, было затоплено множество деревень как на низком левом берегу, так и на правом. Не стало и деревни Мурзиха с её пристанью. Это хорошо видно на карте 1957 года [4] . Под водой остались и некоторые части старого почтового Оренбургского тракта. Дорога Казань - Шуран пошла теперь примерно по старой Бугульминской дороге через Сокуры и Чирпы.
Фрагмент карты 1957 года [4]
Но самое интересное, что на карте 1957 года не показана переправа через Каму. Дорога от Шурана, огибая Сорочьи горы, уходит в Рыбную слободу. Там стоит значок, обозначающий пристань. Была ли там переправа, сказать трудно. Во всяком случае, дальше дорога не идёт, а на левом берегу тракт начинается у села Алексеевского, оказавшегося на самом берегу реки. От села дорога разветвляется, одна ветвь тянется к Чистополю, другая – в глубь бывшего Спасского уезда.
Позже перевоз через Каму организовали вблизи Сорочьих гор, что вполне логично, так как там находился самый узкий участок реки. Мы все помним эту переправу, где скапливалось огромное количество машин в ожидании парома. Зимой машины переезжали реку по льду, люди шли пешком. В межсезонье приходилось перебираться в Закамье обходными путями.
Фрагмент карты 1985 года [5]
Как в старые времена, случались и трагедии при переправе. 17 сентября 2000 года старенький автобус ПАЗ-3205, в котором трудно назвать, что было исправным, ушел на 6-метровую глубину вместе с 10 пассажирами [6] . Удалось спастись только водителю через разбившееся при падении лобовое стекло и одной пассажирке, сумевшей в последние секунды открыть форточку. Склон подъезда к пристани в Сорочьих горах был довольно крутой, а ограждения очень слабенькими, вот автобус и скатился в воду. 20 минут израненный водитель пытался открыть аварийные люки на крыше автобуса и освободить людей. Больше никто в холодную воду не полез. Водителя осудили на 7 лет.
Переправа у Сорочьих гор, 1970 год
Речной паром, 1970-е годы
О мосте через Каму мечтали давно. Решение о его строительстве около Сорочьих гор было принято в 1985 году, а в 1989 начались подготовительные работы. Однако события в стране надолго задержали строительство моста. Открытие первой его очереди состоялось лишь 28 октября 2002 года, а в полную силу он заработал 30 августа 2016 года. Зато какой красавец получился!
Мост через Каму
