Продолжение истории о разделе наследства Петра Нармацкого
В богатых кладовых Государственного архива Республики Татарстан недавно обнаружено дело, открытое 4 декабря 1815 года в Казанской палате гражданского суда [1]. Более 100 лет его никто не брал в руки, кроме архивных работников, периодически смахивающих пыль со старых папок. Между тем это дело оказалось чрезвычайно интересно с точки зрения изучения истории семьи Нармацких и не только.
О трагической судьбе Петра Андреевича Нармацкого, последнего представителя одной из веток рода Нармацких в Казани, я уже рассказывала. Преступления отца – шуранского помещика Андрея Петровича Нармацкого, о которых до сих пор складывают легенды, видимо, были так велики, что кармический ответ не заставил себя долго ждать. Все его трое детей – Никанор, Пётр и Мария, по муже Волконская, умерли, не оставив потомства. Наследниками имущества Нармацких стали дальние родственники. В частности, имения в Казанской губернии по решению суда были переданы внукам родной сестры Андрея Петровича – Катерины Петровны Кудрявцовой. Это произошло в самом начале 1815 года после смерти последнего представителя рода шуранских Нармацких Петра Андреевича 5 октября 1814 года. Наследникам по женской линии Глазатовым досталась 1/14 часть этих имений, остальное стало собственностью Надежды Дембровской и Веры Жмакиной, дочерей Якова Яковлевича Кудрявцова. Конкретный раздел (какие земли кому достанутся) они должны были осуществить сами. Для этого давался определенный законом срок, в течение которого решение суда ещё могло быть оспорено новыми претендентами на наследство. И таковые, как мы увидим, не заставили себя долго ждать.
Но сначала о другом. Глазатовы нервничали и просили сократить срок ввода в наследство, в чем им было решительно отказано. Их волнение имело свои причины. Вскоре в «крепостной книге» была найдена запись, датированная 5 мая 1770 года. В ней сообщалось, что капрал Яков Яковлевич Кудрявцов отдал из отцовского имения в приданное за своей сестрой Настасьей, вышедшей замуж за Петра Мироновича Глазатова, «образа в серебре и с жемчугом, да своих дворовых людей (6 мужчин и 6 женщин, приложен поименный список), своих крестьян Синбирского уезда деревни Сухаревка, сколько тогда по ревизии было, с семейством и пожитками их, да пашенной земли 20 четвертей в поле а в дву потому ж с лесом и с сенными покосами и со всеми принадлежащими к той деревне угодьями, также разные серебряные с позолотой и золотые драгоценности». На основании вновь открытых обстоятельств было объявлено, что Настасья Яковлевна, урожденная Кудрявцова была «удовлетворена на выходу в замужество», то есть получила положенную ей указную (1/14 от отцовского имения) часть, и соответственно, её потомки лишаются право на наследство Нармацких. Узнав о появлении такой справки, Глазатовы быстро отозвали свою заявку на наследство.
Эта маленькая справочка ответила на давно интересующий меня вопрос, почему в Шуранском и Старосельском приходах вместе с Дембровскими и Жмакинами не появились помещики Глазатовы. Кроме того, в деле [1] встретилась и другая «зацепочка», интересная с точки зрения истории этого семейства. В одном из документов сообщается, что дочь Настасьи Яковлевны Глазатовой (а это наверняка Екатерина Петровна) была замужем за Дубыниным.
Ну а теперь о новых претендентах на наследство. В декабре 1814 года в Лаишевский уездный суд и в Казанскую палату гражданского суда были поданы прошения от майорши вдовы Натальи Яковлевны Прокофьевой. Она требовала изъять у наследников Петра Нармацкого 275 душ крестьян взамен взятых «из материнского имения», а также тех крестьян, которые по разным причинам были переведены из «материнского имения в отцовское». Причем, из этих 275 душ она умудрилась 175 душ и землю без крестьян в деревне Марьино Уфимской губернии продать за 40 000 рублей корнету Василию Фёдоровичу Козлову, который одновременно с ней подал прошение рассмотреть это дело. Казанскую губернскую палату они просили до окончательного решения Лаишевского суда взять имения Петра Нармацкого под опеку, не разрешив наследникам пользоваться доходом с них. Давайте разберёмся, кто такая эта Прокофьева.
Наталья Яковлевна Прокофьева проживала в Нижегородской губернии, в селе Абабково. Сама она в Казань не приезжала, за неё дела вёл поверенный Пётр Никитич Алексеев. Как выяснилось из материалов дела [1], Прокофьева, урожденная Доможирова, была сводной сестрой матери Петра Нармацкого Авдотьи Яковлевны. У них был один отец – Яков Васильевич Доможиров, но разные матери. Кроме дочерей Яков Васильевич имел сына Александра (от 1-го брака, как и Авдотья), которому и досталась большая часть имений отца после его смерти. При этом дочерям была выделена положенная им 1/14 указная часть, вдове Марфе Петровой (2-ой жене) - 1/7 часть.
После смерти Александра Яковлевича Доможирова его часть имений либо полностью перешла племяннику Петру Андреевичу Нармацкому, либо была разделена между ним и Прокофьевой (из материалов дела [1] это неясно). Была ещё какая-то тёмная история с поддельной духовной Александра Доможирова, в которой обвиняли Андрея Петровича Нармацкого в 1772 году [2]. В чём там суть, тоже пока непонятно. Казалось бы, все имения, доставшиеся Нармацкому по поддельным документам, были у него отобраны. Видимо, Пётр получил наследство не по этой фальшивой духовной, а законно, как племянник умершего. После смерти Петра Андреевича его наследникам из рода Кудрявцовых родовые имения Доможировых перейти не могли; единственной наследницей оказалась Наталья Яковлевна Прокофьева. Она умерла 18 декабря 1837 года, кто наследовал эти многочисленные поместья, пока не знаю. А вот какими имениями в разных губерниях владели Доможировы, а потом некоторое время Нармацкие, теперь известно. Эта информация может оказаться очень важной для потомков тех крестьян, которых Нармацкие переводили из одного имения в другое, если, конечно, эти потомки заинтересуются историей своего рода. Но об этом поговорим в следующий раз. Теперь же проясним суть претензий Прокофьевой, а для этого вернемся к истории жизни Петра Андреевича Нармацкого.
Как мы помним, Петр Андреевич после долгого расследования был переведен в Нижний Новгород и отдан под присмотр местного Приказа общественного призрения как недееспособный. В таком качестве он прожил там более 20 лет. Но в 1802 году Его Императорское Величество подписало указ о пересмотре дел некоторых сосланных дворян. В этот список попал и Петр Андреевич Нармацкой. Приказано было его от присмотра освободить, но с целью недопущения возможных с его стороны «жестокостей по отношению к подвластным ему людям и обид к посторонним» Нармацкому не разрешалось производить каких-либо действий в своих имений без согласия попечителей. В каждой губернии, где находились его имения, местные власти должны были этих попечителей назначить. В Казанской губернии таким попечителем был назначен поручик Петров, но, как выяснилось позже, он «в приём имения не входил» и денежный оброк с крестьян не собирал.
Не успел Петр Андреевич порадоваться своей, хоть и ограниченной, но свободе, как на него обрушился новый удар судьбы. 24 марта 1802 года в Нижегородский уездный суд было подан иск к Нармацкому от родственного союза Татищевых, в который входили «бригадир Дмитрий, майоры Сергей и Николай, штабс-капитаны Фёдор и Степан, полковник Юрий, гвардии прапорщики Василий и Александр Васильевичи Татищевы». Они требовали возместить 207843 рубля 75 копеек (копейки особенно восхищают!) за якобы неправильное владение в течение 22 лет недвижимым имением с людьми и крестьянами, за отданных 22 крестьян в рекруты и выданных 33 вдов и девок в замужество. Все эти офицеры различного звания были сыновьями Василия Васильевича Татищева, родного брата Петра Васильевича Татищева.
Кто читал мой рассказ о превратностях судьбы Петра Нармацкого, знает, с чего начались проблемы бедного сына «шуранского помещика-разбойника». Он решил силой выселить из домов татищевских крестьян, которых их владелец не торопился переводить в свои имения. Хозяйственные распоряжения Петра Нармацкого переросли в конфликт с властями и привели его к 25-летнему лишению свободы. Этих крестьян, около 60 человек обоего пола Петр Васильевич Татищев купил у Ивана Рыбушкина и Алексея Воронова. Те, в свою очередь, приобрели право на этих крепостных в результате аннулирования сфабрикованного Андреем Нармацким завещания Прасковьи Андреевны Спичинской, урожденной Нармацкой, по которому мошенник завладел имениями в Астраханке, Карташихе, Улеме в Казанском губернии и в селе Нучарово Нижегородской губернии. Андрей Петрович, понимая опасность своих афер, старался замести следы и переводил крестьян из неправедно захваченных имений в свои. Я рассказывала о жестоком переселении улемских крестьян в село Старосельское. Видимо, по той же причине и, возможно, теми же методами были переселены крестьяне из села Нучарово в Шуран. Переселенные крестьяне получили на новом месте дома и наделы. Когда Нармацкие потеряли на этих крестьян права, у них появилось естественное желание выселить их со своей земли. Другое дело, что методы осуществления этой идеи Петром Нармацким оказались не совсем адекватными. Позже вопрос о выводе татищевских крестьян поднимали опекуны Нармацкого; в 1782 году даже было решение суда по этому поводу. Но Пётр Татищев по какой-то причине данную проблему не решал. Последний раз выселением татищевских крестьян занималась в 1796 году новая опекунша Марья Андреевна Волконская, урожденная Нармацкая. Но и тогда дело застряло на полпути, потому что к тому времени Петр Васильевич Татищев умер, а его наследников найти не смогли.
Метрические записи с участием крестьян Татищевых исчезли из метрических книг Шуранского и Старосельского приходов примерно в 1802 году. Видимо, к этому времени наследники нашлись, пересчитали своих крепостных, и что-то им не понравилось. Честно говоря, мне этот иск кажется весьма спорным. Во-первых, какие могут быть претензии лично к Петру Нармацкому, которого почти 25 лет не подпускали к управлению имениями? Во-вторых. удивляет сама сумма иска – более 200 тысяч рублей при стоимости 1 крепостной души на тот момент около 100-150 рублей. Как Татищевы рассчитали свои потери за «неправильное владение»? На мой взгляд, так это Татищевы должны были заплатить Нармацкому за пользование его землёй и домами крестьянами, которых они вовремя не вывезли из Шурана.
Иск в Нижегородский уездный суд был подан в 1802 году, но даже к 1810 году до суда дело не дошло. То ли Татищевы не особо настаивали, то ли чиновники, как всегда, нашли массу причин отложить окончательное решение спорного вопроса. В августе 1810 года Петр Нармацкой, будучи в Москве, встретился с Сергеем Татищевым и решил полюбовно разрешить конфликт, не доводя до суда. 24 августа он подмахнул примирительное соглашение, согласно которому вместо денег, которых у него не было, он обязался передать во владение Татищевым крестьян из разных имений в количестве 542 души мужского пола с их женами и детьми обоего пола, имуществом и принадлежащими этим селениям землями и лесами. Эти крестьяне жили в разных губерниях: 220 душ в деревне Марьино Уфимской губернии, 112 - в деревне Кобелевка Симбирской губернии, 74 - в селе Абабково с прилегающими деревнями Нижегородской губернии, 23 - в деревне Корнилово Владимирской губернии и 30 - в деревне Погост той же губернии, 45 - в деревне Настасьино в Тульской губернии, 21 - в деревне Шаховская Саратовской губернии и 17 душ в деревне Полянки Пензенской губернии.
Через некоторое время в примирительное соглашение было внесено изменение. Нармацкой вспомнил, что 1/7 часть имения в Марьино должна быть выделена мужу умершей сестры князю Волконскому. Я уже как-то рассказывала об этом имении. Это селение в Мензелинском уезде Уфимской губернии (другое название Князево) возникло в последнем десятилетии XVIII века, когда Марья Андреевна Волконская, родная сестра Петра Нармацкого, начала переводить сюда (в Марьину пустошь) своих крестьян из Нижегородской и Саратовской, а позже Владимирской губерний. Всего по ревизским сказкам было переведено 222 человека. Практически это количество крестьян и переписал Нармацкой на Татищевых. Марья Андреевна умерла в 1807 году. Детей у нее не было. Наследовать имение могли муж и брат. Для меня оказалось откровением, что по законам того времени вдовец, как и вдова, мог получить только 1/7 часть родового имения умершего супруга. Мне почему-то казалось, что муж имел значительно большие права на имущество жены. Как говорится - век живи, век учись. Итак, выяснилось, что большая часть имения в Марьино осталась за Петром Нармацким. Последний же это имение целиком передал в зачет иска Татищевым. С 1/7 частью, положенной Волконскому, он пытался как-то выкрутиться, предлагая последнему равноценное количество крестьян в деревне Селезнево Владимирской губернии или денежную выплату в расчете 150 рублей за одну душу. Волконский на это не согласился. Тогда Нармацкой договорился с Сергеем Татищевым о компенсации 32 душ, переходящих Волконскому, деньгами, которые будут собраны с крестьян, не плативших оброк в течение 3 лет с момента смерти Марьи Андреевны. Таким образом в Князево появились два помещика – Павел Николаевич Волконский, после скорой смерти которого имение перешло его брату Юрию Николаевичу, а потом детям брата, и Сергей Васильевич Татищев.
Практически в полное владение Татищевым было отдано и имение в Настасьино Тульской губернии. Согласно переписи 1811 года, 56 душ крестьян там принадлежали братьям Татищевым с уже известными нам именами [3]. До этого, в 1776 году там зафиксирован Петр Андреевич Нармацкой, а еще раньше, в 1765 году – Доможировы. Перевод крестьян в других названных выше имениях проследить пока не удалось. Но, наверно, и там Татищевы также получили либо всех крестьян Нармацкого, либо их часть. Да, роковой оказалась для Петра Андреевича борьба с этим семейством; сначала свободу потерял, потом львиную часть своего имущества. Видимо, уже не было у 60-летнего человека сил продолжать тяжбу. Да и не для кого было сохранять богатство, последний он был в роду Нармацких.
Можно чётко обозначить, что осталось после смерти Петра Нармацкого, не считая материнских имений, вернувшихся во владение роду Доможировых. Это 74 души в деревне Тогашево Казанского уезда, 193 души + каменный дом в Шуране, 204 души в деревне Сорочьи горы и 313 душ в селе Старосельском. Всего 784 души мужского пола, а также 6000 рублей наличными, вещей на 5000 рублей и разное имущество небольшой ценности. Это всё, на что могли претендовать Надежда Дембровская и Вера Жмакина.
Кстати, эти цифры взяты из прошения Прокофьевой. Она очень внимательно следила за состоянием племянника. Знала она и о сделке с Татищевыми и заранее просчитала, что из этих 542 крестьян 275 душ были отданы из родовых имений Доможировых. Уже 20 октября 1814 года, всего через две недели после смерти Нармацкого, она продала 175 крестьян из этих 275 корнету Козлову, Наталья Яковлевна понимала, что забрать крестьян у Татищевых она не сможет, поэтому требовала возместить потери тем же количеством крепостных из числа живущих в родовых отцовских имениях Нармацких. Но она просчиталась.
Лаишевский уездный суд постановил в иске отказать, поскольку с момента сделки Петра Нармацкого с Татищевым прошло более 4 лет и законный срок подачи апелляции прошел. Напрасно поверенный Прокофьевой ссылался на другой закон, где в подобных случаях указан 10-летний срок возможности пересмотра дела и, к тому же указывал на отсутствие согласия попечителей на примирительное соглашение между Нармацким и Татищевыми. О подписи попечителей, действительно, в документах ничего не сказано. Но суд этого обстоятельства обсуждать не стал и своего решения не изменил.
Что касается крестьян из материнских имений, переведенных в отцовские в разное время, то здесь суд вывернулся еще более оригинально. От Прокофьевой потребовали поименный список переведенных крестьян с указанием, откуда, куда, когда и по какой причине они были переведены. Наталья Яковлевна попыталась выполнить это условие. Она представила выписки только из ревизских сказок села Абабково и деревни Жестелево Нижегородского уезда, деревни Шаховской Саратовской губернии и деревни Погост Владимирской губернии. По остальным имениям и то не по всем было представлено лишь количество переведенных крестьян. Причем, большая часть этих крестьян отмечены как крестьяне, переданные в 1752 году «по приданству» Авдотье Яковлевне Нармацкой или как доставшиеся в 1774 году Петру Нармацкому от Александра Яковлевича Доможирова «по наследству». Причину перевода, а тем более куда были переведены крестьяне, Наталья Яковлевна указать не могла. Тогда она обратилась в Казанскую казенную палату с просьбой дать выписки из ревизских сказок казанских имений Нармацких. Ей ответили, что таких ревизских сказок не сохранилось. Суд сам запросил такие списки и тоже получил отрицательный ответ. Тогда обратились к «свидетелям» - помещикам Дембровской и Жмакиной и их крестьянам. Помещики, естественно, ответили, что ни о каких переведенных крестьянах никогда не слышали. Только в селе Старосельском несколько крестьян письменно подтвердили, что они переведены из Владимирской губернии. Но как-то этот документ затерялся в куче других документов и даже был подшит совсем в другое дело. В итоге Лаишевский уездный суд и Казанская палата гражданского суда заявили, что госпожа Прокофьева не предъявила никаких доказательств о переводе своих крестьян в Казанскую губернию, и посему в иске ей отказано. А за «неправильное требование 275 душ при стоимости каждой в 60 рублей, итого 16500 рублей, снимается по 5 копеек с каждого рубля, то есть Прокофьева должна заплатить 825 рублей штрафа. На оглашение решения суда ни Прокофьева, ни её поверенный не явились. В связи с этим суд постановил опубликовать объявление в ведомостях обеих столиц, на что было выделено 5 рублей 30 копеек, которые тоже должна была компенсировать проигравшая суд.
Надежде Яковлевне бы остановиться, но она подала апелляционную жадобу в Правительствующий Сенат. В феврале 1821 года Сенат рассмотрел эту жалобу и не нашел никаких ошибок в решении Лаишевского уездного суда и Казанской палаты гражданского суда. При этом размер штрафа возрос с 5 до 20 копеек за каждый рубль стоимости крестьян, да ещё проигравшая должна была оплатить 99 листов истраченной на её дело бумаги и вернуть какие-то «печатно-пошлинные деньги». В результате размер штрафа увеличился до 8250 рублей. Козлову тоже начислили штраф. Поскольку он хотел всего 175 крестьян, штраф был поменьше – всего 5250 рублей. На вполне законное возмущение Прокофьевой, что в её 275 крестьян входят 175 козловских, и поэтому ей нужно платить только за 100 душ, чиновники ответили примерно так: «Раз на бумаге, посланной Вами, написано 275 душ, Вам за это и отвечать». И в переписке появилась какая-то угрожающая цифра – 140 листов потраченной бумаги. В общем, просители сдались и оплатили штраф.
Вы думаете, дело на это закончилось? В нем после сообщения о выплате штрафа есть еще более 20 листов документов, в которых обсуждается пересылка и распределение этих штрафных денег. Половина полученных денег была направлена в уездное казначейство, а вторая половина «на удовлетворение присутствующих и секретарей Лаишевского суда и Гражданской платы. Всех «удовлетворенных» перечислять не буду, но, например, из той части штрафа Прокофьевой, которая поступила в Гражданскую палату (2062 руб 50 коп), получили советник Каратеев 517 руб 78 коп, заседатель от дворян советник Маньковский и заседатели от купцов Ишмухамет Измайлов и Павел Лихачев по 310 руб 67 коп, секретарь Зайцевский 302 руб 4 коп. Кстати, в сумме получается всего около 1852 рубля. Куда делись остальные деньги, документ умалчивает.
Так печально для Натальи Яковлевны закончилось её попытка восстановить число крепостных своего рода после набега Нармацких. Единственным положительным моментом всей этой истории являются списки переведенных крестьян, которые могут помочь восстановить родственные связи некоторым современным исследователям истории своего крестьянского рода.
Наследники Петра Нармацкого – Надежда Яковлевна Дембровская и Вера Яковлевна Жмакина успешно вступили в свои права. Признание их в качестве господ крестьянами на специально собранных сходах было письменно оформлено в селе Старосельском 23 февраля, а в Шуране и Сорочьих горах - 3 апреля 1815 года. Одним из подписантов в Сорочьих горах был староста деревни, мой предок Арефий Никитин, от имени которого пошла фамилия нашего рода – Арефьевы. Конечно, он, как и его сельчане, был неграмотным, поэтому за всех расписался местный священник.
