Как создаются легенды
Среди множества казанских легенд есть история о шурановском помещике Андрее Нармацком и его разбойной шайке из крепостных крестьян, наводившей во второй половине XVIII века страх на всю округу. Как известно, легенда – это небольшой рассказ о событии, в котором истинное смешивается с придуманным. Попробуем же отделить в рассказе о помещике-разбойнике Нармацком истину от фантазии. Но сначала проследим, как и кем создавалась эта легенда.
Как мы помним, реально существующий помещик Андрей Петрович Нармацкой проживал в Лаишевском уезде Казанской губернии с 1749/50 по 1771 год. В селе Шуран, на живописном крутом берегу Камы, он, действительно, имел каменный дом, окруженный садом и каменной оградой. Остатки этого дома сохранились до сих пор. Совершенно очевидно, что в 1771 году отставной капитан Андрей Нармацкой был арестован, увезен в Москву, судим за какие-то преступления и сослан в Сибирь. Вскоре началась крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева, и люди навидались более страшных картин насилия. Но оказалось, что в народной памяти, прежде всего видимо шурановских крестьян, осталось яркое впечатление от этого сумасбродного помещика, получившего заслуженное наказание за свои ужасные поступки. За какие? Это со временем забылось, а, возможно, и никогда не было известно простым жителям Шурана.
Вот тут и начала работать фантазия. «Говорят, он кого-то убил», «он убил и ограбил», «со своими дворовыми людьми грабил на дорогах», «сколотил шайку разбойников из лихих людей», «грабил суда, проходившие по реке мимо Шурана», и наконец, «Отважность Нармацкого доходила до того, что иногда, в то самое время, как в залах его «замка» беспечно пировала знать, собравшаяся со всей казанской «округи», в подвалах дома шла хлопотливая деятельность: тихо, подземным ходом, выбиралась на Каму ватага «добрых молодцев» и, спустив лодки, под мраком ночи, выезжала на промысел.» [1]. Всё, легенда о «камском пирате» создана!
В любой легенде должна ощущаться достоверность события. Шуран, через который проходил большой торговый тракт, окруженный дремучим лесом, - идеальное место для разбоя. Возвышающийся на холме господский дом давал обзор как этой дороги, по которой постоянно шли караваны с товаром, так реки, по которой тоже везли товар. Рядом – переправа через Каму, контроль над ней всегда принадлежал местным жителям. Не зря эти места во все времена славились разбойниками.
Особое значение в создании интересующей нас легенды сыграл дом, построенный Нармацким в Шуране. Он своими высокими башнями, узкими решетчатыми окнами напоминал средневековый замок и порождал множество фантазий о подземной ходе, пыточной камере в подвале и т.п. С годами, по мере своего обветшания этот дом всё больше пугал местных крестьян и будоражил воображение юных отпрысков соседних дворянских семейств. Бродя по полуразрушенному дому, они с ужасом представляли его жестокого хозяина и безвинно погибших от рук злодея людей, неуспокоенные души которых, конечно, должны приведениями блуждать по комнатам заброшенного замка.
Первыми эти впечатления оформили в легенду литераторы-романисты. В 1825 году появилась повесть «София и Алексей или Красный замок на диком берегу Камы», напечатанная на французском языке в «Дамском журнале». Её автор – Егор Александрович Дадьян (Дадиани) услышал о Нармацком и его замке, скорее всего, от родственников, которые имели владения в соседнем Спасском уезде. Автора поразил образ непривычного глазу россиянина строения на высоком берегу реки и жестокость его хозяина, которому он дал имя Барбур. В основе повести рассказ о двух разлученных влюбленных – крестьянах Софии и Алексее. Охваченный страстью Барбур похищает Софию и прячет ее в своем замке. Алексей пытается спасти любимую, но побег не удается. Как положено в романах такого типа, в конце концов все погибают, а души их потом долго не находят покоя, пугая местных жителей.
Практически тот же сюжет был повторен через 6 лет в повести «Латник» А.А. Бестужева-Марлинского. В данном случае источник вдохновения писателя вполне очевиден. Это декабрист Иван Петрович Жуков, с которым Бестужев-Марлинский служил на Кавказе. Жуков даже присутствует в повествовании в качестве приятеля автора – поручика Зарницкого, мать которого якобы была родственницей шурановского злодея. Мать Ивана Петровича – Александра Михайловна, урожденная Мельгунова на самом деле в родстве с Нармацкими не состояла, но действительно владела имением в Шуране. В этой повести много реальных деталей: действие происходит в К-ой губернии, в селении Шуран, расположенном на берегу Камы при большой дороге в Оренбург. Шурановский помещик, названный князем Х-ким, имеет дом на холме, окруженный садом. Князь «горд своим родом и богатством в обществе и невозразимый деспот в семействе». Семейство князя состоит из двух сыновей и дочери. Именно дочь, названная автором Елизаветой Андреевной, оказывается той девицей-красавицей, разлученной с любимым и запертой в мрачном замке. Неудачный побег заканчивается заточением влюбленных, страшной смертью юноши в подвале замка. Девушка, родив дочку, и потеряв от горя разум, тоже погибает. Князь, преследуемый приведениями, убегает из дома и вскоре умирает. Если бы дочь Нармацкого – Марья Андреевна Волконская дожила до публикации этого романа (она умерла в 1806 году), то она вполне бы могла подать челобитную о клевете (надо сказать, большая мастерица была писать документы подобного типа).
Видимо, вполне можно доверять описанию старинного дома, сделанного в повести. Скорее всего, это детские впечатления Ивана Жукова:
«Длинные столы стояли по стенам с полуоборванными полами; многие стулья лежали на полу, словно опрокинувшись от страха; другие, будто от слабости, стояли, прислонясь к стене. На полу лежали обломки посуды, видно разбитой впопыхах перевоза. Полинявшие, пыльные обои, в иных местах уже опавшие, колебались от ветра; из-под них выглядывала дождевою плесенью покрытая стена; инде штукатурка обвалилась и сквозили лучинные решетки, — вы бы сказали: это тлеющий труп богача, с которого падает одежда и кожа, и местами уже обнажаются ребра, на которых паутина висела как волокна и жилы. Карнизы улеплены были гнездами ласточек; летучие мыши цеплялись по углам; живопись потолка сплылась в какие-то чудовищные арабески. Трудно себе вообразить, какое странное впечатление произвел на меня вид этой опальной комнаты; я будто сейчас гляжу на нее! Все, все в ней казалось мне чудным, сверхъестественным, страшным. Этот мрак, в ней царствующий, эта полурастворенная в коридор дверь, за которою так таинственно сгущались тени, даже обшитая сукном веревка, на которой когда-то висела люстра, с огромным крючком своим казались мне орудием пытки. Мне казалось, на сером свете сумерек, сквозь мутные стекла, что все звери и птицы обоев шевелятся, трепещутся, что белая изразцовая печка притаилась в углу, как мертвец в саване, и вдруг в самом деле что-то живое, с блестящими глазами, с грохотом прокатилось по зале и прямо кинулось на меня, — я заревел, опрокинул брата (у Ивана Жукова был старший брат Василий), смял его, покатился с ним вместе через голову, и потом вскочили мы оба, и оба, крича изо всей мочи, ударились бежать врознь, забыв оборонительный и наступательный союз: не выдавать друг друга ни в каком случае. Чудовище, испугавшее нас, была кошка. Мы, однако ж, народ храбрый и, уверясь в том, не смели подойти к ней: кошка искони слывет сосудом оборотней, ведьм и тому подобной адской челяди второго разряда.»
История молодой женщины, погибшей в сумрачном замке Нармацкого, получила новое содержание в 1867 году. П.П. Суворов создал повесть в стихах под названием «Нарманский. Из времен Императрицы Екатерины Второй», в которой был вновь возрожден сюжет страстной любви шурановского помещика, приведшей к гибели предмета страсти. Только теперь внимание шурановского князя привлекла не крестьянка, а соседка из села Полянки – молодая вдова, княгиня Евгения Павловна Вольская, В основу повести было положено семейное предание о том, как при разборе старого дома в подвале было найдено кресло с прикованным цепями скелетом молодой женщины. Суворов был родственником Дембровских, которые наследовали дом Нармацких в Шуране и действительно перестраивали его в середине XIX века.
Как видим, предание о погибшей в доме Нармацкого девушке довольно устойчиво существовало в течение нескольких десятилетий. Трудно сказать, чем это вызвано: то ли какими-то действительными событиями, то ли невозможностью представить такой таинственный дом-замок без романтической тайны несчастной любви и смерти. Но обратите внимание, в легенде, созданной в дворянской среде, есть помещик-злодей, обуреваемый страстями, но нет ни одного слова о разбое и грабежах. Так, когда же возникла эта легенда?
Возможно, местные шурановские жители и рассказывали своим внукам страшилки о разбойных развлечениях прежнего барина. Но местная байка стала общеизвестной благодаря М.С. Рыбушкину, известному создателю нескольких казанских легенд. В 1833 году в своем журнале «Заволжский муравей» [2] он описал шурановский замок и помещика Н., «который, говорят, производя себя от герцогов Нормандских, и действовал по примеру Норманнов, только не по Балтийскому морю, а по Каме.» Но всё-таки главным прародителем до сих пор существующей легенды об Андрее Нармацком следует признать казанского археолога Петра Алексеевича Пономарева. В 1879 году он посетил Шуран, уже ознакомившись с его историей в изложении Рыбушкина. И естественно расспрашивал местных жителей о бывшем барине Нармацком. Всё, что он там увидел и услышал, Петр Алексеевич изложил в своем статье, напечатанной в 1881 году в журнале «Исторический вестник [1]. Удалось Пономарёву найти и весьма интересные документы о Нармацких. Именно этими изысканиями пользовались позднее при описании истории Андрея Нармацкого Д.А. Корсаков, Н.П. Загоскин и другие авторы, добавляя от себя более яркие краски и подробности тех событий. Именно в таком виде и пересказывают легенду современные знатоки казанской истории.
Пономарев (а за ним и все остальные) считал, что Нармацкого осудили за разбой и убийства. А в народе ходили разные слухи: «запарил в бане до смерти одного из своих родственников», «сестру свою изнасильничал» и прочее. П.П. Бартенев, автор книги «Восемнадцатый век» [3], на основе писем Екатерины II высказывает другую версию ареста и ссылки: «Кажется, что Нармацкий был обвиняем в делании фальшивых ассигнаций». Попробуем сами разобраться в этом вопросе.
Я уже писала, что в РГАДА сохранилось 4 дела, связанные с расследованием злодеяний Андрея Нармацкого. С одним из них [4] мне удалось познакомиться. Большое спасибо Наталье Павловой за помощь в этом. Дело содержит в себе 14 документов. Главным из них является указ Ея Императорского Величества Самодержицы Всероссийской от 24 марта 1774 года, исходящий из Юстиц-коллегии в Казанскую губернскую канцелярию. К этому моменту расследование преступлений Андрея Нармацкого уже было завершено (примерно в августе 1773 года), капитан был лишен чинов и дворянства и сослан в ссылку в Сибирь. В указе от 24 марта 1774 года предписывалось, так сказать, «подчистить» последствия преступлений Нармацкого. Но обо всем по порядку. Сначала перечислим эти преступления шурановского помещика, приведшие его к такому печальному концу жизни. Они описаны, к сожалению, весьма кратко, без подробностей в вышеназванном указе.
Во-первых, Нармацкой был обвинен в подделке купчей на крестьян из деревни Базяково помещика Петра Ивановича Тютчева, сошедшего с ума во время военной службы и умершего в 1743 году. Нармацкой изготовил и использовал эту фальшивку в октябре 1764 года. В 1774 году Юстиц-коллегия давала указание найти этих крестьян и отдать их «тому, кому они по закону принадлежат».
Во-вторых, как выяснило следствие, Нармацкой подделал «духовную» (завещание) своего умершего шурина, драгуна Александра Доможирова, кстати, тоже отстраненного от военной службы «по безумию». Юстиц-коллегия требовала от Казанской губернской канцелярии найти и прислать в Москву отставного подпоручика Петра Леонтьева Моисеева, подписавшего в качестве свидетеля эту фальшивку.
В-третьих, Нармацкой в начале 50-х годов подделал завещание своей родственницы Прасковьи Андреевны Спичинской. Я уже рассказывала о хранящемся в РГАДА указе Вотчинной комиссии о разделе имения умершей Прасковьи Спичинской между её мужем и Андреем Нармацким. Датировано оно 9 марта 1752 года. Видимо, это дата открытия дела. Окончательный документ о переходе собственности Нармацкому был подписан в Казани 31 октября 1755 года. Теперь этот документ был признан фальшивым, и было приказано его уничтожить, как и другие сфабрикованные Нармацким документы.
Итак, Андрей Нармацкой оказался мошенником, занимающимся систематической подделкой документов на собственность. Теперь понятно, почему Екатерина II в своих письмах сравнивала дело Нармацкого с делами изготовителей фальшивых бумажных денег и векселей. А я ещё удивлялась, какая удача помогла Андрею Петровичу так быстро после выхода в отставку увеличить свое богатство. Оказалось, не удача, а ловкость рук и наглость. Да ещё жадность, не знающая границ. А как насчет разбоя и убийств, чинимых Нармацким?
О разбойной шайке, пиратстве на Каме в указе Юстиц-коллегии от 24.03.1774 года ничего не сообщается. А вот об убийствах информация имеется. Приказчиком Нармацкого Деметьевым был убит крестьянин, принадлежащий Семену Спичинскому, Артамон Пряжев, а также другой крестьянин Василий Бардин, которого привязали к лошадиному хвосту и куда-то увезли. Где происходила эта расправа, не сообщается. В деревне того же Спичинского Улема подручными Нармацкого была сожжена крестьянская изба, в пожаре погибли крестьяне Сучков и Деревягин, а также отец и мать Никиты Деревягина, одного из двух доносчиков, о котором упоминала Екатерина II в своих письмах. Кроме того, сообщается о «смертном убивстве» татарина, труп которого был сброшен в Каму.
К моменту ссылки Нармацкого в Сибирь, расследование этих преступлений ещё не было закончено. Из указа от 24.03.1774 года явствует, что оно было передано на откуп Казанской губернской канцелярии; в 1774 году Юстиц-коллегия требовала отчет по этому вопросу. Таким образом, можно считать, что Нармацкой был сослан в Сибирь лишь за мошенничество с документами. За убийства ответили, видимо, его слуги. Перечисленные убийства крестьян Спичинского мало похожи на разбой с целью грабежа. Скорее напоминает расправу над непокорными. Конечно, чтобы разобраться досконально, нужно изучить все дела из РГАДА. Надеюсь, со временем получится.
Что касается убийства татарина, то мне кажется, что речь идет о затяжном конфликте между крестьянами Нармацкого и жителями соседних татарских деревень Большая и Малая Елга. Возможно, были допущены какие-то ошибки при межевании земли в 1749 году, возможно, кто-то из спорящих сторон прихватил себе чужое позже. Конфликт возник практически сразу после появления Андрея Нармацкого в Шуране. В 1756 году жители Большой и Малой Елги трижды обращались к властям с жалобами на служителей капитана Нармацкого. Последние захватывали сенные покосы и сено, принадлежащие татарам, и совершенно очевидно, что делали это по наущению хозяина. В 1762 году конфликт с Нармацким по поводу сенных покосов возник у служителя майора Озерова, арендовавшего покосы у ясашных татар. При этом люди Озерова были избиты и ограблены. Вместо того, чтобы разрешить этот конфликт, чиновники писали множество бумаг, пересылая их друг другу. В вышеописанном указе сообщалось, что в Казанскую губернскую канцелярию отправлены татарские крепости (документы о прикреплении к земле) для раздачи «тому, кому они положены». То есть Юстиц-коллегия рассматривала документы о принадлежности земли, но конфликтный вопрос так и не разрешила. И драки между русскими и татарскими крестьянами продолжались и после смерти Андрея Нармацкого. Так в 1777 году ясашные крестьяне Большой и Малой Елги жаловались теперь уже на Петра Андреевича Нармацкого из-за захвата крепостной жалованной земли. Сообщалось о драках, избиении татар, отбирании у них орудий труда и одежды.
Вернемся, однако, к делу с документами 1774 года. Ещё одна тема, которая была затронута в указе Юстиц-коллегии – это многочисленные жалобы крестьян и помещиков соседних селений на Андрея Нармацкого. Юстиц-коллегия распорядилась жалобы рассмотреть и «решить по закону». Если по вопросу описанных выше убийств Казанская губернская канцелярия ответила коротким обещанием прислать отчет, то по жалобам на Нармацкого дала пространный ответ на нескольких страницах. Если пересказать его коротко и простым языком, то жалобы крестьян канцелярия рассматривать не собирается, так как согласно Высочайшим указам 1723 и 1725 годов, «все жалобы крестьян, кроме разбоя и убивства» должны рассматривать помещики. Что касается жалоб помещиков, то, поскольку ответчик уже наказан ссылкой, а его имения перешли наследникам, то все жалобы следует переписать на имя наследников. Вот так элегантно казанские чиновники объяснили свое нежелание заниматься этой проблемой.
А жалоб, связанных с Нармацким, видимо, было предостаточно. Только в РГАДА были найдено несколько дел с его именем. Кроме споров о сенных покосах с ясашными татарами, Андрей Петрович спорил с фабрикантом Дрябловым о своей мельнице в деревне Обухово, с соседом Родионовым об имении в Сорочьих горах, с надворным советником Киреевым о своей задетой чести, зачем-то отобрал отпускную у отпущенного на волю другим помещиком человека по имени Иван Пшонкин, да ещё его дочь насильно обвенчал со своим дворовым слугой и др. Да и прислужников около себя собрал он не менее буйных. В 1749 году дворовый человек Андрея Нармацкого напал с ножом на шурановского крестьянина, крепостного полковника Мельгунова. В 1753 году задержали крепостного крестьянина капитана Нармацкого из Астраханки Василия Новикова «с воровскими трубками для пятнания таможенных жеребий», который по распоряжению приказчика куда-то эти трубки должен был отвезти. В 1780 году дворовый Нармацких Назар Дмитриев обвинялся в краже вещей. В 1795 году расследовалось дело о краже жемчуга в селе Шуран. Да и наследник Андрея Петровича сын Петр Нармацкой немало беспокоил судебные органы. Например, в 1776 году были открыты два дела по прошению коллежского секретаря Степана Иванова, которому Петр Нармацкой не отдавал купленных секретарем крестьян, да ещё бранился и угрожал бедняге. А как намучились казанские власти с сыном помещика-разбойника в 1777 году, я уже рассказывала.
В общем, следует признать, что, хотя Андрей Нармацкой и не был разбойником и вряд ли грабил обозы и суда, но слава его как самодура, насильника и наглеца вполне оправдана. Сам жил грешно и атмосферу в своем доме создал такую же. И, наверно, справедливо, что у него не осталось потомков. Им бы сейчас стыдно за предка было.
