Дело о наследстве Прасковьи Спичинской, урождённой Нармацкой
3 апреля 1750 года в деревне Астрахань Казанского уезда после тяжелой болезни скончалась местная помещица Прасковья Андреевна Спичинская [1]. Она была дочерью Андрея Федоровича Нармацкого, получившего Астрахань в наследство от своего отца Фёдора Гавриловича Нармацкого, а тот от своего отца – Гаврилы Григорьевича, последний от своего отца – Григория Ивановича Нармацкого, имя которого можно найти в Писцовой книге 1647-1656 годов в качестве одного из помещиков деревни Астрахани на Лихом болоте [2]. Скорее всего, земля в этих местах Нармацким была дарована ещё раньше, но пока подтверждающих документов не обнаружено.
Детей у Прасковьи Андреевны не было. Бездетным был и её единственный брат – Фёдор Андреевич Нармацкий, умерший несколькими годами ранее, примерно в 1748 году. После смерти Прасковьи Андреевны бесхозным осталось весьма значительное имущество: в Казанском уезде - земля с дворовыми людьми и крестьянами, а также господский двор с хозяйственными постройками в деревне Астрахань, земля в соседней деревне Менгерь (ныне Нармонка), земля с крестьянами в деревне Карташиха; в Тетюшенском уезде – земля с крестьянами и мельница в деревне Улема, а также земля «за Волгою под Тетюшами, что дана после казаков», имение в селе Нучарово Арзамасского уезда (я о нём уже писала) и имение в селе Павловское Костромского уезда. Только в Казанской губернии Нармацкие владели более 862 четвертями (четверть – это примерно половина гектара) пахотной земли, на которой работали более 1000 душ крепостных (по арзамасскому и костромскому имениям данных нет).
Определенная часть этого имущества, а именно 15 четвертей на 100 четвертей наследства умершей (примерно 1/7 часть) по закону полагалась мужу – статскому советнику Семёну Фёдоровичу Спичинскому. За остальную часть наследства разгорелось нешуточное сражение. Победил в нём известный нам авантюрист Андрей Петрович Нармацкий, состряпавший фальшивую, как выяснилось через 20 лет, духовную (завещание) Прасковьи Спичинской [3]. Как протекало это сражение, мы можем проследить, изучив указ, присланный из Государственной вотчинной коллеги в Казанскую губернскую канцелярию [4]. В нём, как было принято в те времена, подробно излагались все обстоятельства рассмотрения дела о передаче наследства. Надеясь прибрать к рукам чужое добро, в Вотчинную коллегию «били челом» кроме Андрея Нармацкого ещё трое претендентов.
Одним из первых, уже в самом начале мая 1750 года подал челобитную коллежский асессор Сергей Фёдорович Змеев. Кто читал мой рассказ о казанской ветви рода Змеевых, тот должен помнить этот персонаж, которому по счастливому жребию постепенно перешли все родовые имения Змеевых по мере вымирания отдельных семей этого рода. Кстати, сам он был тоже бездетным, и после его смерти все имения достались дальним родственникам по женским линиям. Этот последний представитель казанской ветви Змеевых оказался двоюродным дядей Прасковьи Спичинской. Его мать, имя которой я пока не знаю, была дочерью Гаврилы Григорьевича Нармацкого. На основании этого он претендовал на родовые имения деда, оставшиеся без наследника мужского пола.
Следом начала «бить челом» родная тётя Прасковьи Андреевны. Из ее заявлений выяснилось, что Андрей Фёдорович Нармацкий, отец Прасковьи, был женат дважды. Его первой женой была Дарья Фёдоровна Головачёва, дочь Фёдора Даниловича и Анны Григорьевны Головачевых. Вторую жену звали Марья. Про неё лишь известно, что после смерти мужа она быстро вышла замуж за какого-то Алексея Верёвкина и продала свою полученную 1/7 часть наследства своим пасынкам – Федору и Прасковье. Речь сейчас не о ней. У Дарьи Фёдоровны была родная сестра Мария Фёдоровна, вышедшая замуж за князя Михаила Ларионова Кугушева и уже ставшая к моменту описываемых событий вдовой. Марья Фёдоровна вполне резонно указывала на себя как на самую ближайшую родственницу и была не прочь получить всё наследство племянницы. Но реально оценивая бытующие в то время женские права, в основном упирала на передачу ей костромского имения в селе Павловское. Она утверждала, что это родовое имение Прасковья Спичинская получила как приданное от своей бабки Анны Григорьевны. Юридически подкованный Андрей Петрович Нармацкий возражал, что имение не родовое, а было куплено бабкой Анной Григорьевной 23.04.1725 года у жены стольника князя Бориса Михайловича Черкасского Марфы Степановны. 27.03.1745 года оно было официально, через оформление в Вотчинной коллегии, передано Прасковье Спичинской «вечно и бесповоротно», на основании чего его нельзя считать родовым имением Головачевых. Забегая вперед, скажу, что Вотчинная коллегия всё-таки в этом вопросе учла интересы княгини Кугушевой и выделила положенную ей по закону часть имения в Павловском. Кстати, пока шла тяжба, вдова Марья Фёдоровна повторно вышла замуж за поручика Санкт-Петербургского пехотного полка Петра Васильевича Татищева. Да, именно за того Татищева, из-за которого так несчастливо сложилась жизнь сына Андрея Нармацкого Петра, и наследникам которого бедному Петру Андреевичу пришлось отдать значительную часть своих имений.
Третьим претендентом был казанский помещик Кирилл Тимофеевич Нармацкий. Он собрался с силами заняться наследством только к январю 1751 года. Весьма странно, но это имя ни разу мне не встретилось в метрических книгах Казанского, да и других уездов, этого периода. Между тем, в [4] сообщается, что он владел крестьянами в деревне Менгерь (Нармацкая, ныне Нармонка) Казанского уезда. Кирилл Тимофеевич утверждал, что он самый близкий из оставшихся родственников астраханских Нармацких, а Андрей Петрович Нармацкий вообще никаких прав на наследство не имеет.
Такое битье челом продолжалось вплоть до конца 1751 года. Каждый из претендентов написал за это время несколько прошений. Интересно, что в этом сражении вообще не участвовал муж покойной – Семён Фёдорович Спичинский. Только в марте 1751 года он написал одну челобитную, в которой лишь дал список всех владений жены, указав размер пахотных земель и вычислив размер своей 1/7 части. Остальные же яростно доказывали, что их челобитье «правое», а челобитье других – «неправое и противное указам». У Андрея Нармацкого был главный козырь – подписанное 13 февраля 1750 года Прасковьей Спичинской завещание. Сергей Змеев, княгиня Кугушева и Кирилл Нармацкий в один голос уверяли, что это духовная фальшивая, приводя практически одинаковые и вполне резонные доводы.
Все они указывали на весьма странные обстоятельства появления этого завещания. Деревня находилась всего в 30 верстах от Казани, но не были вызваны «от крепостных дел писец и надсмотрщик». Духовную писал какой-то неизвестный вахмистр Ревельского драгунского полка Алексей Гаврилов Коноплёв (через 20 лет и следов такого не смогли найти). При решении таких важных дел, как духовная, требуются подписи 5-6 свидетелей, да не «низких», а «добрых и знатных дворян, коих вблизи Астрахани проживало немало». А на завещании имеется подпись лишь одного свидетеля – попа из села Карадули Ивана Петрова, которого критики не относили к людям знатным. Кирилл Нармацкий, более осведомленный как сосед по имению, утверждал, что в марте месяце 1750 года, накануне кончины Прасковьи Андреевны, её муж посылал своих людей в Казань с просьбой прислать писца и надсмотрщика для составления завещания, а ещё приглашал в качестве свидетеля Казанской губернии коменданта подполковника Ивана Иванова Блохина. Но когда приглашенные приехали в деревню, Прасковья Андреевне была в беспамятстве и ничего уже подписать не могла. «Зачем нужно было их приглашать, если духовная была написана ещё в феврале?» - резонно спрашивал Кирилл Тимофеевич. В общем, сразу было видно, что дело здесь тёмное. Конкуренты в своих челобитных неоднократно повторяли, что духовная составлена после смерти Прасковьи Спичинской, и требовали провести экспертизу подписи сравнением с другими её письмами, если помещица вообще умела писать (в этом некоторые из них сомневались).
В ответ на это Андрей Петрович ссылался на решение Юстиц-коллегии, которую ничуть не смутили странные обстоятельства составления завещания. Проведя «расследование», заключающееся в подтверждении существования личностей Коноплева и священника Ивана Петрова по месту их службы в Казанской губернии и личного их признания участия в составлении завещания, Юстиц-коллегия признала духовную подлинной. Вотчинной коллегии ничего не оставалось, как признать Андрея Нармацкого законным наследником. 29 ноября 1751 года был подписан указ, согласно которому все имения Прасковьи Андреевны, за исключением 1/7 части, выделенной мужу, и указной части села Павловского, выделенного Кугушевой-Татищевой, стали собственностью Андрея Петровича Нармацкого. Копии этого указа были разосланы по губерниям. Казанские чиновники, получив указ 5 марта 1752 года, закрепили это решение соответствующими записями в книгах. Трудились они над этим почти год и только 31 декабря 1752 года отчитались о выполненном задании в своем доношении в Государственную вотчинную коллегию, в котором, тщательно переписав весь указ, дополнили текст именами крестьян деревень Астрахани, Карташихи и Улемы и величиной пахотной земли, перешедших во владении Семёну Спичинскому и Андрею Нармацкому.
При изучении архивного дела о наследстве Прасковьи Спичинской меня лично больше всего интересовал вопрос о степени родства шурановских Нармацких с многочисленными Нармацкими, владеющими поместьями на Лихом болоте. Ведь должен же был Андрей Петрович объяснить, почему Прасковья Спичинская сделала своим наследником именно его. Должен был, но он даже попытки такой не сделал. В первом своём прошении Нармацкий назвал Прасковью Андреевну своей сестрой, а в последующих челобитных благоразумно использовал термин «родственница». Конкуренты Андрея Петровича каждый по-своему объясняли претензии шурановского помещика.
Сергей Фёдорович Змеев вспомнил, что прадед Нармацкого – Юрий Михайлович был женат на Степаниде Алферовне Кудрявцовой. А её сестра – Анна Алфёровна была якобы замужем за Гаврилой Григорьевичем Нармацким, прадедом Прасковьи Андреевны. По мнению Змеева, своячество прадедов не даёт Андрею Петровичу никаких прав на родовые имения, с чем трудно не согласиться. Между тем весьма интересна информация о жене Юрия Михайловича Нармацкого. Из документов известно только об одной его супруге – Прасковье Ивановне Змеевой, внучке Никиты Девятого-Змеева. Выходит, что, если Сергей Фёдорович ничего не путает, была и другая жена. Сразу обращает на себя внимание отчество и фамилия указанных женщин. Не дочери ли это Алфера Борисовича Кудрявцова?
Ещё более интересную информацию удалось почерпнуть из челобитных Кириллы Тимофеевича Нармацкого. Чтобы разобраться с ней, следует восстановить в памяти родословное древо Нармацких (см. страницу "Родословное древо Юрия Нармацкого"). У довольно известного деятеля времен Ивана Грозного, владимирского сына боярского Степана Семёновича (Ярцева) Нармацкого было два сына – Яков и Фёдор. Дети Якова были отправлены в Великий Новгород, а дети Фёдора – Степан и Шарап, в Казань. Обосновавшись в Казанском царстве, братья оставили две родовые ветви Нармацких. Помещик деревни Астрахань Андрей Фёдорович Нармацкий и его дети принадлежали Степановой ветви рода. Последним представителем этой ветви, по утверждению Кирилла Тимофеевича, был он сам. На этом и базировались его претензии на наследство Прасковьи Спичинской, поскольку он был ближайшим родственником по мужской линии. Потомство Шарапа Нармацкого к моменту описываемых событий было довольно многочисленно. Кирилл Тимофеевич назвал хорошо известные из метрических книг имена Алексея Наумовича, Ильи Алексеевича, Анисима Григорьевича, Матвея и Дмитрия Андреевичей, Василия, Степана, Алексея и Фёдора Ивановичей Нармацких. Правда, в метрических книгах есть и другие имена Нармацких. Чьи это потомки, неясно. Но хотя бы с некоторыми представителями рода можно уже определиться.
Потомки Шарапа, по мнению Кирилла Тимофеевича, не могли претендовать на наследство Прасковьи Спичинской. Они и не претендовали. Но тем более не имел никаких прав это делать шурановский помещик Андрей Петрович Нармацкий, поскольку он представитель совсем далекой ветви рода, потомок Якова Семеновича Нармацкого. Проверить правильность информации о ветви Фёдора Семёновича Нармацкого мы не можем, остаётся доверять словам его потомка. А Андрей Петрович, действительно, имел пращуром Якова Семёновича, это подтверждено документально [5]. Родство с астраханскими Нармацкими столь дальнее, что остаётся только удивляться решениям Юстиц и Вотчинной коллегии и их вере в подлинность завещания.
